которым должна была писать Билли, – круглый, ровный, каким пишут все девушки, обладающие горячим сердцем. Он вскрыл конверт.
«Пожалуйста, придите на верхнюю палубу. Мне нужно поговорить с вами». Сэм не скрыл от себя, что он был слегка разочарован. Не знаю, какое впечатление произвело бы на вас такое письмо, но Сэм считал, что в качестве первого любовного послания оно могло бы быть несколько длиннее и, пожалуй, чуть-чуть теплее. Точно так же с девушкой не случилось бы ничего, если бы она подписала под ним свое имя.
Но, разумеется, все это были мелочи. Она, наверно, торопилась, и так далее. Самое главное – он сейчас увидит ее. Именно в теплой женской ласке и симпатии больше всего нуждался теперь Самюэль Марлоу. Он смыл с себя сажу, переменил костюм и отправился на верхнюю палубу.
Она стояла у перил, глядя на далекий горизонт. На небе сиял полный месяц. К югу свет его падал на море, и светлая полоска казалась серебряным берегом какого-то далекого волшебного острова. Девушка, по-видимому, была погружена в свои мысли и повернулась, только услышав, как Сэм стукнулся головою о какую-то деревянную перекладину.
– А, это вы!
– Да.
– Вы заставляете себя долго ждать.
– Нелегкая работа, знаете, смыть с себя сажу, – стал объяснять Сэм. – Вы даже представить себе не можете, как въедается эта штука в кожу. Приходится прибегать к маслу…
Она вздрогнула.
– Не надо…
– Как же не надо? Ведь эта жженая пробка!
– Не надо рассказывать мне о таких отвратительных вещах. – В голосе ее послышались почти истерические нотки. – Я не хочу ничего слышать о жженой пробке до самой смерти.
– У меня такое же чувство. Сэм сделал шаг к ней. – Дорогая, – заговорил он тихим голосом, – как это похоже на вас позвать меня сюда. Я знаю, что вы думали при этом. Вы думали, что меня необходимо приласкать. Вы хотели выказать мне симпатию, залечить мои душевные раны, обнять меня и сказать, что мы любим друг друга, а до остального нам нет никакого дела.
– Вовсе не это.
– Не это?
– Нет.
– Не это? – Он в недоумении посмотрел на нее. – Я думал, вы хотите утешить меня. Я только что пережил неприятное мгновение, перенес тяжелый удар…
– А я, – страстно заговорила она, – я не перенесла удара?
Он сразу размяк.
– Неужели вы тоже перенесли удар? Бедняжка. Сядьте и расскажите мне все.
Она отвернулась от него, стараясь подавить душевную борьбу.
– Неужели вы не понимаете, какой удар перенесла я? Я думала, вы витязь.
– Чему дивитесь?
– Я говорю, я вас считала за витязя.
– Ах, извините!
Какой-то матрос появился на палубе, завязал какой-то канат и снова исчез. Матросы легко зарабатывают свой хлеб.
– Так что? – переспросил Сэм, когда матрос ушел.
– Я забыла, что я сказала.
– Что-то относительно витязя.
– Да, я вас считала за витязя, за рыцаря.
– Очень хорошо.
– Но вы не то, что я думала.
– Не то?
– Нет.
– Нет?
Наступила пауза. Сэм чувствовал себя обиженным и растерянным. Он никак не мог понять ее настроения. Он шел, ожидая, что она приласкает и утешит его, а она была холодна, как ледяная гора. По какой-то циничной аccoциации ему вспомнилось несколько строк стихотворения, которое ему пришлось переписать сто раз в школе в наказание за то, что он принес в церковь белую мышь.
О, женщина, пока легка,
Та-та, та-та, к руке рука,
Но если горе иль нужда,
Та-та, та-та, верна всегда.
Он уже забыл теперь точно слова этого стихотворения, но смысл его был таков, что женщина, как бы она ни относилась к человеку во время его материального благополучия, всегда готова утешить и приласкать его в несчастье. Как мало знал поэт женщин!
– Почему же? – нерешительно вымолвил он.
Она слегка всхлипнула.
– Я возвела вас на пьедестал, а у вас оказались глиняные ноги. Вы разбили тот образ, который я создала. Я больше не могу думать о вас, не представляя вас в то же время таким, каким вы стояли сейчас в зале – растерянным и беспомощным…
– Да, но что же я мог сделать, если пианист убежал?
– Что-нибудь. Ей пришли на память слова, только-что вчера сказанные ею Джэн Геббард: «Я не могу простить человеку, если он кажется смешным». – И что за мысль, вскричала она, – пришла вам в голову пародировать Берта Вильямса?
Сэм был возмущен.
– Я вовсе не собирался пародировать Берта Вильямса. Это была пародия на Фрэнка Тинни.
– Почем же я знаю?
– Я сделал все, что мог, – мрачно проговорил Сэм.
– Это была ужасная мысль с вашей стороны.
– Я сделал это ради вас.
– Знаю! Чувствую свою вину. Она опять вздрогнула. Затем вдруг протянула ему маленький черный шарик. Возьмите его.
– Что это такое?
– Это подушечка для булавок, которую вы вчера купили мне в подарок. Единственный подарок от вас. Возьмите его обратно.
– Не желаю. Что я с ним буду делать?
– Вы обязаны взять его назад, – проговорила она тихим голосом. – Как символ.
– Как что?
– Как символ нашей разбитой любви.
– При чем же тут эта штука?
– Я не могу выйти за вас замуж.
– Что? Перестаньте!
– Не могу.
– Ну, бросьте, что за глупости, – продолжал храбриться он, хотя сердце у него упало. Она отрицательно покачала головой.
– Не могу.
– Фу, черт возьми!
– Не могу. Я очень странная девушка…
– Вы очень глупая девушка!..
– Послушайте, какое право вы имеете говорить мне такие вещи? – вспылила она.
– А я не понимаю, какое право имеете вы говорить мне, что не можете выйти за меня замуж и совать мне в руки какие-то дурацкие штуки, с жаром возразил он.
– Ах, вы не понимаете?
– Пусть меня заберут черти, если я понимаю!
– Когда я согласилась выйти за вас замуж, вы казались мне героем. Вы олицетворяли для меня все, что только есть благородного, смелого и чудесного. Мне стоило закрыть глаза, чтобы представить, как вы прыгаете в воду через перила. Теперь же, голос ее задрожал, – когда я закрываю глаза, я вижу перед собой человека с отвратительным черным лицом – посмешище всего парохода. Как же я могу выйти за вас замуж?
– Послушайте, вы говорите обо мне так, как будто бы у меня закоренелая привычка мазать сажей лицо. Вы говорите так, точно ожидаете, что я явлюсь в церковь и предстану пред алтарем с лицом, вымазанным сажей.
– Я постоянно буду думать о вас и представлять себе вас таким, каким видела сегодня вечером. – Она печально посмотрела на него. – У вас и сейчас левое ухо замазано сажей.
Он попытался взять
